Приветствуем Вас на тематическом сайте "Ромео и Джульетта" - разделы / sections - Romeo and Juliet 

"Ромео и Джульетта", трагедия Уильяма Шекспира

Перевод Аполлона Григорьева , 1864 г.

Текст пьесы

 

 

Использование материалов сайта www.romeo-juliet-club.ru возможно только 

 с разрешения автора , официального представителя Клуба Джульетты в России. 

 

О переводчике

 

Тогда-то ярко, вольно разлилась

как бы каденца из другого тона,

Вразрез с той нотой сердца, что неслась,

Печали ропотом, призывом стона,

 Порывисто сверкая и виясь,

 Божественной Италии канцона,

Которая как будто родилась

Мгновенно под колоннами балкона,

В час ожиданья трепета полна,

Кипенья крови, вздохов неги сладкой, 

Как страстное лобзание звучна,

Тревожна, как свидание украдкой...

В ней ритм не нов, однообразен ход,

Но в ней, как встарь, волкана жизнь живёт.

 

Аполлон Григорьев, Venezia la Bella,

дневник странствующего романтика, 1857 

 

Аполлон Александрович Григорьев (1822-1864), известный литературный и театральный критик середины 19 века и самобытный поэт, родился 16 июля (28 н.с.) в Москве. Его мать, дочь крепостного кучера, родила сына до того как молодые люди обвенчались, поэтому "незаконнорождённый" долго считался московским мещанином. Отец служил в городском магистрате, семья жила в достатке, однако домашняя атмосфера порой бывала тяжёлой. Отец страдал расстройством нервной системы, проявлявшимся в редких, но страшных "родовых вспышках" буйства, мать также была подвержена периодическим нервным припадкам. Нервозная обстановка в семье, а также свойственные ему самому "неистовый темперамент" и глубокий романтизм сказались на формировании его характера и в дальнейшем на событиях его жизни. Его судьба сложилась драматично. Переживания детства Григорьев вспоминает в автобиографическом произведении "Мои литературные и нравственные скитальчества". Несмотря на сложный психологический климат в семье, он получил хорошее домашнее образование, в совершенстве владел французским, играл на фортепиано и гитаре, затем самостоятельно выучил немецкий язык. Поскольку ранние годы Григорьева прошли в Замоскворечье, он хорошо узнал его быт и обычаи, и в последствии стал лучшим толкователем Островского.

В 1838 - 42 годах Григорьев учился в Московском университете на юридическом факультете, увлекался философией и поэзией, дружил с Афанасием Фетом (1820-1892) и Яковом Полонским (1819-1898). По окончании учёбы он поступил на должность университетского библиотекаря. В 1843 в журнале "Москвитянин" были опубликованы его первые стихотворения. В это время он переживал страстную и безответную любовь, отразившуюся в его лирике. В 1844 он оставил дом и службу и уехал в Петербург, собираясь начать жизнь профессионального литератора. К службе он был не склонен и никогда не мог на ней удержаться, поэтому был вечно в долгах. В эти годы, пытаясь забыть свою страсть, он вёл богемную жизнь и "страдал самой невыносимой хандрой". Занимаясь литературной деятельностью,  Григорьев печатал критические статьи в "Репертуаре и пантеоне", "Финском вестнике". В 1846 году выходит книга "Стихотворения Аполлона Григорьева" (единственный прижизненный  сборник), положительно оцененная Виссарионом Белинским (1811-1848). В этом же году Григорьев вернулся в Москву, сотрудничал в "Московском городском листке", где познакомился с Александром Островским (1823-1886), вместе с которым в 1851 - 55 годах возглавлял редакцию "Москвитянина", одновременно являясь ведущим критиком и автором стихов и переводов. В 1847 году он неудачно женился на сестре своей бывшей возлюбленной, вскоре этот брак распался несмотря на родившихся в нём двоих детей. В этот период началась многолетняя безответная любовь Григорьева к Леониде Яковлевне Визард (в замужестве Визард-Владыкиной, 1835-1893) - "я в тридцать лет так глупо сердцем молод" - , которая оставила глубокий след в его поэзии. Не умея отделять внешнюю жизнь от внутренней, Григорьев часто переживал состояния тоски и метания. Фёдор Достоевский (1821-1881) назвал его "одним из русских Гамлетов".

В 1856 году "Москвитянин" прекратил свое существование. Лишившийся средств к существованию поэт был вынужден стать домашним учителем князя И. Трубецкого и уехать в Италию. В 1856 - 58 годах  он жил за границей уже самостоятельно: в Италии, Франции, Германии. Пребывание в Италии нашло отражение в поэме "Venezia la bella. Дневник странствующего романтика". Вернувшись в Петербург, он сотрудничал с журналом "Русское слово" и публиковал в нём критические статьи, высоко оценивая сочинения М. Лермонтова,  А. Герцена, И. Тургенева ("Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина", "И. С. Тургенев и его деятельность...", 1859). Он также сотрудничал с журналом "Время" братьев Достоевских, но ужиться нигде не мог, не мог никому "угодить" и всегда, по его собственному выражению, "пребывал фанатически преданным своим самодурным убеждениям". Надежды создать семейную жизнь также не оправдались, хотя поэт и пытался это сделать со спасенной им из притона Марией Дубровской (эта история отражена в его поэме "Вверх по Волге"). Вместе с ней он уехал в Оренбург, где в 1861 - 62 годах преподавал словесность в кадетском корпусе. После разрыва с Дубровской Григорьев снова вернулся в Петербург и возобновил сотрудничество с Достоевским. Напечатал критические статьи в журналах "Время" ("О развитии идеи народности в нашей литературе", "Стихотворения Н. Некрасова", 1862) и "Эпоха" (1864), блестящие статьи о театре в еженедельнике "Якорь", опубликовал поэму "Вверх по Волге" (1862), романтические мемуары о юности "Мои литературные и нравственные скитальчества" (1862 - 64), написанные под влиянием и в полемике с "Былым и думами" Александра Герцена (1812-1870).

Александр Блок (1880-1921) говорил, что "Григорьев был грешен и страстен". Блок сам собрал и издал сборник стихов "замечательного русского поэта" с примечаниями и вступительной статьёй "Судьба Аполлона Григорьева"(М., Изд-во К. Ф. Некрасова, 1916).

Некоторые стихотворения Григорьева стали чрезвычайно популярными благодаря романсам, хотя в них  отчасти перевирается первоначальный текст: "Две гитары, зазвенев..." или "О, говори хоть ты со мной..."

Большое место в творческом наследии Григорьева занимает театральная критика, в которой он выступал за демократический театр с серьёзным просветительским репертуаром. Он - автор статей о русской драматургии, о спектаклях и игре актёров, он оставил прекрасные описания выдающихся русских актёров в их лучших ролях.

Григорьев много занимался переводом (Софокл, Шекспир, Байрон, Гёте, Шиллер и др.). Перевел такие пьесы Шекспира, как "Сон в летнюю ночь", "Венецианский купец", "Ромео и Джульетта". Создал вольный перевод "Венецианского купца" - пьесу "Шейлок", многократно ставившуюся петербургской драматической труппой. Работал, или собирался начать работу, над пьесами "Ричард III", "Король Лир", "Мера за меру".

Полный текст перевода Григорьева "Ромео и Джульетта. Трагедия Виллиама Шекспира", с  эпиграфом: "Nur ein Werk hat die Liebe selbst geschrieben: es ist Romeo und Julia < Только одно произведение описывает самою любовь - это Ромео и  Юлия (нем.)>. Лессинг, Гамбургская драматургия", - был впервые опубликован в 1864 году в журнале "Русская Сцена" (номер 8, стр. 101-260). В июне-июле он писал редактору Н. В. Михно: "... отделываю для вас "Ромео и Джульетту", так что теперь несомненно она поспеет к августу. Но кроме того, по поводу драмы надумалась мне в это время лихая статья." Эту статью он написать не успел.

Григорьев переводил "Ромео и Джульетту" по изданию 1599 года, в котором пьеса разделена лишь на сцены, без крупных актов.

"Перевод этой трагедии был одним из любимых дел А. Григорьева. Он торопил с печатаньем, но перевод вышел уже после его смерти. "Post- scriptum" переводчика - последнее стихотворение А. Г." (А. Блок, примечание в издании "Аполлон Григорьев. Стихотворения", 1916) - "И всё же ты, далёкий призрак мой..."

Аполлон Григорьев умер в Петербурге 25 сентября (7 октября н.с.) 1864 года.

И всё же ты, далёкий призрак мой,

В твоей бывалой, девственной святыне,

Перед очами духа встал немой,

Карающий и гневно-скорбный ныне,

Когда я труд заветный кончил мой,

Ты молнией сверкнул в глухой пустыне

Больной души... Ты чистою струёй

Протёк внезапно по сердечной тине,

Гармонией святою вторгся в слух,

Потряс в душе седалище Ваала -

И всё, на что насильно был я глух,

По ржавым струнам сердца пробежало

И унеслось - "куда мой падший дух

Не досягнёт" - в обитель идеала.

 

26 июля, 1864 г

(обращено к Л. Я. Визард-Владыкиной)

 

Английский оригинал пьесы - English text

 Предисловие Н. Дашкевича к изданию 1902 года с переводом А. Григорьева

 

Ромео и Джульетта

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЭСКАЛУС, князь Веронский. ПАРИС, молодой вельможа. МОНТЕККИ | КАПУЛЕТ, - главы двух родов,  состоящих между собою в кровавой вражде. ДРУГОЙ КАПУЛЕТ. РОМЕО, сын Монтекки. МЕРКУЦИО, родственник князя и друг Ромео. БЕНВОЛИО, племянник Монтекки и друг Ромео. ТИБАЛЬТ, племянник синьоры Капулет. БРАТ ЛОРЕНЦО, БРАТ ДЖОВАННИ, Францисканцы БАЛЬТАЗАР, служитель Ромео. САМСОН, слуга Капулет

ГРЕГОРИО, слуга Капулет АБРАМ, из слуг Монтекки. ПЬЕТРО. АПТЕКАРЬ. ТРИ МУЗЫКАНТА. ПАЖ Париса, МАЛЬЧИК, ОФИЦЕР. СИНЬОРА МОНТЕККИ. СИНЬОРА КАПУЛЕТТИ. ДЖУЛЬЕТТА, дочь Капулет. КОРМИЛИЦА Джульетты. ГОРОЖАНЕ Вероны. ГОСТИ и МАСКИ, СОЛДАТЫ и СТОРОЖА, СЛУГИ. ХОР.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:  Верона и частию Мантуя.

 

АКТ I  -  АКТ II  - ПРОДОЛЖЕНИЕ

 

Входит ХОР.

 

Хор. В Вероне древней и прекрасной,

Где этой повести ужасной

Свершилось действие давно, -

Два уважаемых равно,

Два славных и высоких рода,

К прискорбию всего народа,

Старинной, лютою враждой

Влеклись - что день - то в новый бой.

Багрились руки граждан кровью;

Но вот, под роковой звездой

Чета двух душ, исполненных любовью,

Из тех враждебных родилась утроб

И обрела в их гибели ужасной

Вражда родов исход себе и гроб.

И вот теперь, о той любви несчастной,

Запечатлённой смертью, о плодах

Вражды семейной, вечно раздражённой

И смертью чад лишь милых укрощённой,

Мы в лицах повесть вам на сих досках

Представим. Подарите нас вниманьем:

Пособим неискусству мы стараньем.

 

ACT I

СЦЕНА I.

Верона. Площадь.

 

Входят САМСОН и ГРЕГОРИО, вооружённые мечами и щитами.

 

Самсон. Грегорио, честное слово! Мы не дадим собою играть.

Грегорио. Не дадим! Мы им не игрушки дались.

Самсон.  Я  насчёт  того  говорю,  что  если  мы из себя выйдем, то так хватим...

Грегорио. Само собою, Нас-то бы только не хватили!

Самсон. Я ведь на драку скор: только меня шевельни!

Грегорио. Не легко тебя расшевелить-то!

Самсон. Собакам - Монтеккам всегда меня легко, сразу.

Грегорио.  Шевельнуть - значит с места сдвинуть, а ведь, храбрость-то в

том, чтобы устоять на месте. Шевельнуть тебя - ты и удерешь.

Самсон.  Не  от  собак  этого  дома. Нет! Тут я на стену! Катай всех, и

мужчин, и баб!

Грегорио.  И  выходит,  что ты плох. На стену залезают только трусы. Не

держись стенки!

Самсон.  Правильно. Оттого  женщин, яко сосуд слабейший, все и прут к

стене. И коли я только схвачусь с Монтекками, то мужчин попру от стены, а

баб припру к стене.

Грегорио.  Да, ведь, драка-то и у господ и у слуг промежду мужеского

пола.

Самсон.  Всё единственно. Лупи мужчин, да пронимай и баб! Не уйти им от

меня целыми!

Грегорио. Значит, прощай белый свет!

Самсон.  Иль от стыда не кажись на белый свет! Пусть кто, как знает,

понимает!

Грегорио. Тот и поймёт, кого проймёт!

Самсон. Да уж будут понимать, пока моя сила будет колом стоять; мяса-то

мне не занимать-стать!

Грегорио.  Хорошо, что ты не рыба, а то, ведь, был бы ты самой скверной

треской. Ну-ка! Наголо своё оружие: вон идут двое из дома Монтекков.

 

Входят АБРАМ и БАЛЬТАЗАР

 

Самсон. Меч мой готов. Задирай их - я буду сзади.

Грегорио. Как? Уж и зад показывать?

Самсон. Ты насчет меня, пожалуйста, не беспокойся!

Грегорио. Из-за тебя-то не пришлось бы беспокоиться!

Самсон. Давай, однако, по закону. Подожди, пока они сами начнут!

Грегорио. Я нахмурю брови, когда пойду мимо них. Принимай, как хотят.

Самсон.  Не то что как хотят, а как смелости хватит. Я покажу им кукиш.

Стерпят - значит плохи!

Абрам. Это вы нам кажете кукиш, мессер?

Самсон. Я точно кажу кукиш, мессер.

Абрам. Вы это нам кажете кукиш, мессер?

Самсон.  (тихо ГРЕГОРИО). А что? Закон на нашей ли будет стороне, если я скажу, что им?

Грегорио. (так же). Нет.

Самсон.  Никак  нет! Совсем не вам я кукиш кажу.

Я так сам по себе кажу кукиш, мессер.

Грегорио. Вы лезете, может быть, на драку, мессер?

Абрам. На драку, мессер? Никак нет, мессер!

Самсон.  А  если  на драку, мессер, - я к вашим услугам, мессер. У меня

господин не хуже, ведь, вашего.

Абрам. Да и не лучше!

Самсон. Посмотрим, мессер.

(Вдали показывается БЕНВОЛИО).

Грегорио.  Говори,  что  лучше!..  Видишь сродственник нашего господина

идёт.

Самсон. Не в пример лучше, мессер!

Абрам. Врёте вы!

Самсон.  Мечи  наголо,  если  вы  не  бабы!  Грегорио, катай! Вспомяни

старину!  (Драка).

 

Входит БЕНВОЛИО.

 

Бенволио. Разойдитесь,  дурачьё!  Сами  вы  не знаете, что вы делаете.

(Выбивает у них мечи).

 

Входит ТИБАЛЬТ.

 

Тибальт. Как? Меч свой ты на эту сволочь вынул?

Вот лучше здесь на смерть свою взгляни!

Бенволио. Хочу я только мира. Спрячь свой меч,

Иль им уйми со мною этих бестий!

Тибальт. С мечом - и речь о мире!

Это слово я ненавижу так же глубоко,

Как ад и всех Монтекков, и тебя!

Обороняйся лучше, трус!

(Сражаются.)

 

Входят сторонники двух домов и присоединяются к дерущимся.

Затем прибегают ГОРОЖАНЕ Вероны с палками.

 

Один из горожан. Дубин, ножей и бердышей! Руби их!

Бей их - и Капулетов и Монтекков!

 

Входят КАПУЛЕТ в ночном платье и СИНЬОРА КАПУЛЕТ.

 

Капулет.Что тут за шум? Эй, дать мне длинный меч мой!

Синьора Капулет. Костыль, костыль! Зачем меча ты просишь?

Капулет. Меч, говорю! Идёт старик Монтекки

И на меня мечом грозится, - видишь!

 

Входят МОНТЕККИ и СИНЬОРА МОНТЕККИ.

 

Монтекки. А! гнусный Капулет! Да не держи меня ты, Пусти!

Синьора Монтекки. Ни на единый шаг!

 

Входит КНЯЗЬ со СВИТОЮ.

 

Князь. Бунтовщики! Спокойствия враги,

Сквернящие мечи сограждан кровью!

Не слышите вы, что-ль? Эй! люди! звери,

Огонь вражды погибельной своей.

Готовые тушить багряным током

Жил собственных своих! Под страхом пыток

Велю вам выбросить из рук кровавых

Злодейством осквернённые мечи

И князя гневного суду внимать. (Все бросают оружие).

Уж третья ссора из-за вздорных слов! -

Твоей виною, старый Капулет,

Да и твоей равно, Монтекки, мир

Сих улиц возмущают! - Третий раз

Вероны горожане, забывая

Степенные обычаи свои,

За ржавое оружие берутся

Руками; старыми, чтоб разнимать

Старинную и ржавую вражду.

Когда, хоть раз ещё, вы стогны града

Смутите, - жизнью вы тогда своей

Ответите за нарушенье мира.

Теперь же разойдитесь все, немедля!

Вы, Капулет, последуйте за мной,

А вы, Монтекки, в полдень, в древний замок

Прибудьте Вилла-Франкский, где творим

Обычно суд и правду мы. Теперь же

Всем разойтись под страхом смертной казни!

 

(Уходят КНЯЗЬ и СВИТА, КАПУЛЕТ, СИНЬОРА КАПУЛЕТ, ТИБАЛЬТ,

ГОРОЖАНЕ и СЛУГИ).

 

Монтекки. Кто старую вражду здесь разбудил?

Скажи, племянник, был ты при начале?

Бенволио. Здесь слуги вашего врага и ваши

Уже дрались до моего прихода...

Я вынул меч разнять их. Тут явился

Тибальт надменный с шпагой наголо,

И вызовами воздух оглашая,

Мечом он воздух рассекал, свистевший,

Насмешливо в ответ ему. Пока мы

Менялись с ним ударами и бранью,

Толпа бойцов всё больше прибывала

И, наконец, сам князь унять их вышел.

Синьора Монтекки. А где же Ромьо? {*1}

 Видел ли его ты

Сегодня? Как же рада я, однако,

Что не было его при этой схватке!

 

{* 1. Имена:  Ромео.  Бенволио,  Меркуцио,  как у Шекспира и его немецких

переводчиков, употребляются в стихе с едва слышным в произношении обращением

предпоследней гласной в полугласную (то есть - Ромьо, Бенвольо, Меркуцьо. С.

В.).}

 

Бенволио. За час, синьора, до поры, как солнце

Священное в златом окне востока

Явилось, - дух взволнованный увлёк

Меня бродить в поля, и там, гуляя

Под сенью сикоморового леса,

От города на запад, видел сына

Я вашего, ушедшего бродить,

Должно быть, до зари ещё. К нему я

Намеревался подойти, но он,

Меня завидя, скрылся в чаще леса.

Я, о его задумчивом настройстве

По собственному своему судя,

Которому всегда привольней как-то

В уединенье, отдался своим

Мечтам, и не следя его мечтаний,

Я сам от уходившего ушёл.

Монтекки. Не раз его уж по утрам видали

Слезами умножавшего росу

И вздохами сгущавшего туманы;

А чуть всёоживляющее солнце

На отдалённейшем краю востока

Аврориной постели занавески

Тенистые раздёрнет, - убежит

Сейчас же мой угрюмый сын от света

И, запершись, заслонит окна спальни

И, выгнавши отрадный свет дневной,

Создаст себе искусственную ночь он...

Ох! До добра не доведёт его

Унылость эта, коль советом добрым

Её причину мы не истребим.

Бенволио. А вам известна ли причина, дядя?

Монтекки. Нет! И дознаться от него не мог.

Бенволио. А от него вы разве дознавались?

Монтекки. И сам пытался, и друзья мои, -

Но он - советник чувств своих единый;

Он сам себе не то что верен, нет:

Он сам себе суровый, скрытный сторож.

Закрыт для всех расспросов он, как почка

Цветка, который червем злым подточен,

Ещё листков пахучих не раскрывши

И солнцу их красы не посвятивши.

Причину б грусти только нам открыть,

И стали б грусть усердно мы лечить!

 

Является РОМЕО в отдалении.

 

Бенволио. Вот он. Вам лучше прочь идти отсюда...

Дознаюсь, нет ли, - а стараться буду.

Монтекки. Дай бог удачи! Хоть бы он с тобой

Был искренен! Жена, пойдём домой!

 

(Уходят МОНТЕККИ и СИНЬОРА МОНТЕККИ).

 

Бенволио. Брат! с добрым утром!

Ромео. Разве день так молод?

Бенволио. Сейчас пробило девять.

Ромео. О! как длинны часы печали! Не отец ли это

Сейчас отсюда быстро удалился?

Бенволио. Он. Что же это за печаль, однако,

Которая часы для Ромьо длит?

Ромео. Печаль от неимения того,

чем обладанье их бы сокращало.

Бенволио. Влюблён?

Ромео. С ума сошёл я...

Бенволио. От любови?

Ромео. От нелюбови той, кого люблю я.

Бенволио. Да! Видно лишь в мечтах любовь сладка,

На деле же - тирански-жестока.

Ромео. Увы! Любовь - слепая, говорят,

Но и без глаз дорогу к цели видит.

Где мы обедать будем?.. Ах! А что

За шум здесь был?.. Но нет... не говори мне!

Наслушался я этого. Раздолье

Вражде тут, а ещё раздолье шире любви!..

О, злобная любовь и любящая злоба!

О, нечто, порождённое ничем!

О, тяжесть пустоты! о, важность вздора!

О, безобразный, образов прелестных

Исполненный хаос! О, пух свинцовый,

Дым ясный, пламень ледяной, здоровье

Больное, грёзы въявь и явь во сне,

Который сам - ни сон, ни явь! Такую

Любовь я ощущаю, не любя

Такой любви... Смеёшься ты?

Бенволио. О нет, любезный брат! Готов скорее плакать.

Ромео. О, добрая душа! О чём?

Бенволио. О горе доброй души твоей.

Ромео. Судьба любви такая!

Страданья в глубине души моей

И так уж тяжелы, но будут тяжелей

От бремени твоих, и в отягченье

Мученью моему твоё мученье.

Любовь... ведь это дым, который порождён

Парами вздохов. Если не стесняет

Его стремления преграда, ярко он

Огнём в очах двух любящих пылает.

А запертой, он - море, и питают

То море слёзы любящих. Ну, что же

Ещё? Безумие, которое дороже

Рассудка, злая горечь злого яда

И сладости живительной отрада...

Прощай, мой друг! (хочет идти).

Бенволио. Постой! Куда бежишь?

Так уходя, меня ты оскорбишь.

Ромео. Ах, сам себя уж потерял давно я,

И я не здесь, не Ромьо здесь с тобою... Он где-то...

Бенволио. Да в кого же ты влюблён? Скажи без шуток!

Ромео. Вот пришла охота стон сердца слушать!

Бенволио. Нет зачем же стон?

Скажи серьёзно влюблён в кого ты?

Ромео. Поди, к больному лучше приставай,

Чтобы подумал он о завещанья

Серьёзно: в нем болезнь усилишь только ты!

Серьёзно, братец, женщину люблю я.

Бенволио. Ну, значит в цель попал я: ты влюблён!

Ромео. Стрелок ты меткий!.. Как она прелестна,

Моя любовь!

Бенволио. Чем лучше, тем виднее

И, значит, достижимей цель!

Ромео. Вот тут и промахнулся ты. Она

Стрелам Эрота вовсе недоступна,

Суровой чистоты бронёй ограждена

И как сама Диана неприступна.

Стрела крылатого дитяти не страшна

Нисколько ей... Она любви речам

Не внемлет, вызывающим очам

Не отвечает... и соблазну злата,

Всесильного над чистотой людской,

Не поддаётся. О! Сама она богата,

Сама богата дивною красой,

Но вместе и бедна. Бесценно-дорогой

Клад красоты погибнет вместе с нею.

Бенволио. Да разве целомудрия обет она дала?

Ромео. Ах, да! И клятвою своею

Сокровища лишает целый свет.

Измученная пыткою голодной,

Для мира сгинет красота бесплодной

И красоты лишит грядущие века!

Да! Слишком хороша она и высока,

Высоко-хороша! Святыня, поклоненья

Достойная! Увы! На горе и мученье

Она дала обет ни разу не любить;

Её обет - мне смертное решение;

С ним умер я, но умер, чтобы жить

И пред тобой в стенаньях изливаться.

Бенволио. Послушай, друг! Не думай ты о ней!

Ромео. Так разучиться думать, может статься,

Научишь ты?

Бенволио. Глазам лишь волю дай.

Их обрати на красоты другие!

Ромео. О! Этим только цену красоты

Единственной возвысишь! Полумаски -

Счастливицы, лобзающие смело

Чело красавиц, чернотой своею

О белизне прозрачной говорят,  -

Под ними затаённой. Не забудет

Ослепший зрения благ неоценённых.

Какую хочешь покажи теперь

Ты мне красавицу, - что для меня

Её краса? Страница, на которой

Я лучшей красоты читаю имя!

Прощай! Меня забвенью научить

Ты не найдёшь, поверь, на свете средства!

Бенволио. А поищу, хотя б его купить

Пришлось ценой всего отцовского наследства!

(Уходят).

 

СЦЕНА II

Улица.

 

Входят КАПУЛЕТ, ПАРИС и СЛУГА

 

Капулет. Монтекки, так же, как и я, наказан;

Под равной пеней. А не трудно, право,

Мир соблюсти двум старикам, как мы.

Парис. Вы оба уважаемы равно,

И жаль, что вы так долго были в ссоре

Но, мой синьор, какой ответ вам мне?

Капулет. Да я скажу всё то же, что и прежде:

И свету дочь моя чужда, и нет

Ещё четырнадцати лет ей полных...

Пусть две весны хоть прежде отцветут,

Чем к алтарю её невестой поведут...

Парис. Не мало матерей счастливых в годы эти!

Капулет. Не мало ж и на памяти моей

Таких цветов завяло скороспелых...

Мои надежды все поглощены землёй;

Моих земель наследницей одной

Она осталась. Можете искать вы

Её любви, Парис; желаю счастья!

Мои желанья - часть её согласья:

Я с выбором её согласовать

Хочу права своей отцовской власти...

Сегодня ночью пир я у себя даю,

Как исстари велось; и в гости всех зову я,

Кого люблю. Коль вам угодно быть

В числе таких, - и вас я приглашаю.

В ночь эту дом смиренный мой

Сияньем звёзд блестящих озарится:

Их светом - свет небесный помрачится!

Восторг, который в юношах родит

Разряженный апрель, зиме холодной

На пятки наступающий, в вас вид

Красот блестящих, верно, возбудит...

Глядите, слушайте... Избрать свободно

Там можете вы ту, которая затмит

Для ваших глаз других. Одною между ними,

Не по красе, но хоть по счету, - будет

И дочь моя. Пойдёмте!

(Даёт слуге список)

Ты, мошенник,

Обегай всю прекрасную Верону

И всех особ найди ты поименно,

Как тут написано. .

И всем сказать,

Что я и дом мой их сегодня будем ждать.

 

(Уходят КАПУЛЕТ и ПАРИС).

 

Слуга. Найди  вот  поди  всех,  как  тут  написано?  А  может быть тут

написано, что сапожник - знай себе ножницы, а портной - шило; рыбак - кисти,

а  маляр  -  удочку.  Турусы  на  колесах,  может быть, тут написаны! А меня

посылают  отыскивать  поименно  всех, как тут написано, когда я и имён-то не

разберу, что тут написаны. Надо к кому-нибудь грамотному. Да вот кстати!

 

Входят БЕНВОЛИО и РОМЕО.

 

Бенволио. Э, милый мой! Клин клином выбивай,

Огонь туши огнём, страданье облегчай

Другим страданьем!.. Коль голова кружится -

В другую сторону кружи её, пройдет!

От боли болью надобно лечиться.

Коли заразу новую вдохнет

В себя твой взор, в нём старый яд умрёт.

Ромео. И придорожник пользует ведь тоже.

Бенволио. Что пользует?

Ромео. Ушиб в ноге.

Бенволио. Да ты рехнулся, Ромьо, что ли?

Ромео. Нет, только связан крепче сумасшедших,

В тюрьму посажен, пищи я лишён,

Избит, измучен... и... Здорово, мой любезный?

Слуга. Желаю здравия, мессер! Позвольте

Спросить: читать изволите уметь вы?

Ромео. О, да! Мою судьбу в моем несчастье.

Слуга. Ну, это, может быть, без книги вы...

А писанное, вы, мессер, прочтёте-ль?

Ромео. Прочту, коли язык и буквы знаю...

Слуга. По чести сказано... Прощенья просим!

Ромео. Постой, любезный! Я прочесть сумею. (Читает).

"Синьор  Мартино, его супруга и дочери; граф Ансельмо и его прелестные

сёстры; вдовствующая синьора  Витрувио; синьор Плаченцио  и  его  милые

племянницы; Меркуцио и его брат Валентин; дядя мой Капулет, его супруга и

дочери;  моя  прекрасная племянница Розалина; Ливия; синьор Валенцио с своим

двоюродным братом Тибальтом; Лючио и любезная Елена...".

Блестящее собранье! (Отдаёт бумагу).

А к кому?

Слуга. А вон туда!

Ромео. Куда?

Слуга. К нам в дом на ужин.

Ромео. В чей дом?

Слуга. А в дом синьора.

Ромео. Да, о нём-то

Всего я прежде бы спросить и должен был.

Слуга. Теперь я уж, пожалуй, скажу вам  безо всяких ваших опросов.

Синьор мой - вельможный и богатый Капулет, и если вы только не из Монтекков,

так  милости  просим  к  нам  распить  один-другой  кувшинчик доброго винца.

Счастливо оставаться! (Уходит).

Бенволио. На этот пир старинный Капулетов,

И Розалина, та, кого ты любишь,

В числе других, известнейших красавиц

Вероны, ужинать звана. Ну, вот:

Ступай туда и беспристрастным оком

Её лицо ты с лицами другими,

Которые я укажу, сравни:

И выйдет лебедь твой - не лебедь, галка!

Ромео. Коль очи, правоверие забыв,

Такую ересь скажут, обратится

В огонь их слёз поток - и пусть свершится

Над ними, уцелевшими в разлив,

За это дерзкое хуленье,

Как над еретиками, казнь сожженья.

Возможно ли, чтоб кто сравнился с ней красой,

С любовию моей? С тех пор, как мир земной

Всевидящее солнце озарило,

Подобной ей оно не находило.

Бенволио. Э, полно! Для тебя была она

Прекрасна оттого, что всё в глазах одна.

Её ты ею же самою мерил.

Нет! Вот теперь её с другой красой

Попробуй свесить на весах хрустальных,

С такой, которую я укажу,

Сияньем окружённую на бале,

И, столь сиявшая, покажется она

Тогда уж разве только недурна.

Ромео. Пойду, но не другими заниматься, -

Её, любви моей, сияньем любоваться!

(Уходят).

 

 СЦЕНА III.

Комната в доме КАПУЛЕТОВ.

 

Входят СИНЬОРА КАПУЛЕТ и КОРМИЛИЦА.

 

Синьора Капулет. Кормилица, где дочь? Покличь её!

Кормилица. Да кликала; вот вам моя былая

Девичья честь порукой!

Ой, ты, пташка!

Ой ты, овечка! Господи помилуй!

Да где же козочка? Где ты, Джульетта?

 

Входит ДЖУЛЬЕТТА.

 

Джульетта. Что там? Кто звал меня?

Кормилица. Да, мама.

Джульетта. Здесь я,

Синьора, что угодно вам?

Синьора Капулет. Вот что... Ступай, кормилица... Нам нужно

Поговорить наедине... Постой,

Кормилица! Поди ты к нам: совсем

Забыла я, что следует тебе

При разговоре быть... Ну, ты ведь знаешь,

Что дочь моя на возрасте теперь...

Кормилица. Из часу в час сочту её годочки.

Синьора Капулет. Ведь ей четырнадцатый.

Кормилица. Об заклад

Пробью четырнадцать зубов я... жаль вот,

Что их и всех-то у меня четыре...

Четырнадцати нет ещё ей... Сколько

До Петрова дня?

Синьора Капулет. Да недели с две, не меньше.

Кормилица. Ну, там меньше ль, больше ль... дело

Не в том. На самый, на Петров день, в ночь,

Четырнадцать годков ей минет

Сусанна - упокой её господь -

Была б ей ровня... Бог прибрал Сусанну

Знать за грехи мои... Так на Петров-то

На день на самый, в ночь, ей будет ровно

Четырнадцать... Уж это так... я помню!

Да вот: одиннадцать годов, как было

Землетрясенье... А её в ту пору

От груди стала отнимать я... Этот

Денёчек изо всех-то ден в году

Мне памятен! Полынью грудь свою

Натёрла я да и сижу себе

На солнышке, у стенки голубятни:

Вы в Мантую тогда с синьором ездить

Изволили... мне память не отшибло!

Ну, так отведала она полыни,

Как я сказала, у моей-то груди,

И горько показалось: надо было видеть,

Как дурочка на грудь тогда озлилась.

Вдруг - голубятня - трах! Я, что есть мочи

Бежать оттоль!

Одиннадцать годков тому наверно!

Она держалась уж на ножках; вот

Ей богу право!.. Бегает, бывало,

Да семенит ножонками-то... За день

До этого, не дальше, лоб себе

Она расквасила. А муж покойник -

Царство ему небесное! - куда

Забавник был!.. Её с земли-то поднял

И говорит: "лицом; мол, вот теперь

Ты наземь падаешь, а поумнеешь,

Так будешь всё затылком, падать... А?

Не так ли, Джуля?" и - вот умереть мне

Сейчас на этом месте - перестала

Кричать девчонка и сказала: "Да!"

А глядь-поглядь, -  ведь, шутка-то, пожалуй,

Теперь и сбыться скоро может... так-то!

Ну, кажется, хоть тысячу годов

Я проживи, а это помнить буду...

"Не так ли, Джуля?" говорит, а крошка

Притихла тотчас и сказала: "Да!".

Синьора Капулет. Ну будет уж об этом! Перестань

Пожалуйста...

Кормилица. Извольте, перестану,

Синьора, только не могу от смеха

Я удержаться, как лишь это вспомню...

Сейчас притихла и сказала: "Да!"

А, ведь, у ней на лбу - хоть побожиться

Не грех - с яйцо куриное тогда

Вскочила шишка; треснулась она

Порядком и кричала накрик: "Эва!",

Муж говорит, "лицом теперь вот наземь

"Ты падаешь, а подрастёшь, так падать

Затылком будешь... А? Не, так ли, Джуля?.."

Она притихла и сказала: "Да!"     

Джульетта. Притихни же, кормилица, и ты-то.

Кормилица. Ну, ну, молчу! Господь тебя храни.

Ты лучше всех детёнышей была,

Которых я вскормила. И коль только

До свадьбы доживу твоей, умру

Совсем покойно я!

Синьора Капулет. Ну, вот о свадьбе-то теперь и дело,

О том и разговор наш будет... Дочка,

Джульетта! Ну, скажи, каких ты мыслей

Насчёт замужества?

Джульетта. Мне об этой чести

И в мысль ещё совсем не приходило.

Кормилица. О чести! ишь ты! Если не сама я

Тебя вскормила, я бы ведь сказала,

Что ум ты разум с молоком всосала!

Синьора Капулет. А не мешало бы подумать! Много

Синьор - да и прекрасных - есть в Вероне,

Которые тебя ещё моложе,

А матери семейств; да и сама я

Уж матерью твоей была в те годы,

Как ты ещё в девицах. Словом, вот что:

Твоей руки Парис-красавец ищет.

Кормилица. Ах! Что за человек-то, синьорина!

Уж что за человек! Как быть мужчина.

Уж точно, можно чести приписать!

Синьора Капулет. Цвет избранный веронского букета!

Кормилица. Уж точно цвет! Как есть-то алый цвет.

Синьора Капулет. Что скажешь ты?

Тебе синьор по нраву ль?

Сегодня ночью к нам на пир он будет...

Читай же лик Париса молодого

И изучи прелестные черты,

Набросанные кистью красоты,

Заметь в гармонии изящных очертаний,

Как соответствует другому в них одно.

Что в этой книге для тебя темно,

То в зеркале очей доскажется прекрасных...

А книжка драгоценная! Должна

Быть только в переплёт обделана она.

В воде привольно рыбе, и наружной

Красе прилично быть с красой душевной дружной.

Написанную золотым пером,

Приятно в переплёте дорогом

Нам видеть книгу. Ежели он будет

Твоим, тогда - владетельница ты

Его богатства, чести, красоты;

Тебя ж самой нисколько не убудет.

Кормилица. Чего убудет? С прибылью как раз!

Синьора Капулет. Ну, как же? Ты полюбишь ли Париса?

Джульетта. Я погляжу: родится ли любовь

От взгляда; но ему я дам свободу

Не более, как только вам в угоду.

 

Входит СЛУГА.

 

Слуга.  Синьора!  Съехались  гости;  стол  уж накрыт? молодую синьорину

везде  ищут;  кормилицу в кухне клянут на чём только свет стоит: все и всё в

ожидании. Я бегу к столу! Пожалуйте поскорее.

Синьора Капулет. Мы за тобой... Граф ждёт уж нас, Джульетта!

Кормилица. Ну, козочка, иди, да добывай скорей

К денькам счастливым - счастливых ночей!

(Уходит).

 

СЦЕНА IV.

Улица.

 

Входят РОМЕО, МЕРКУЦИО, БЕНВОЛИО

 в сопровождении пяти или шести МАСОК и ФАКЕЛЬЩИКОВ.

 

Ромео. Ну, как же? С извинительною речью

Иль так без оправданий мы войдём?

Бенволио. На околичности прошла уж мода,

И ни амура нет у нас с глазами,

Повязанными шарфом, да с картонным

Татарским размалёванным луком,

Воронья пугала для юных дев...

Ни пролога нет книжного, который

Прочли бы вяло мы при нашем входе

С подсказками суфлёра. Как угодно

Суди-ряди о нас: мы станем в ряд,

Станцуем танец, да и марш назад.

Ромео. Дай факел мне. Я прыгать не намерен,

Душою мрачный, понесу я свет.

Меркуцио. Ну, нет, прелестный Ромьо! Ты пляши

Ромео. Уволь! Вы в лёгких башмаках

И на ногу легки к тому же;

А у меня в душе свинец

И тянет книзу: где порхать мне?

Меркуцио. Да ты ведь числишься влюблённым?

Так крылья выпроси взаймы

У Купидона - и высоко

Над нами грешными вспорхни.

Ромео. Его стрелой я слишком тяжко ранен,

Чтоб на крылах его порхать. Окован

Цепями, я над тяжкою печалью

Не поднимусь, паду под бременем любви.

Меркуцио. Так вывернись из-под неё наверх:

Ты груз порядочный для штуки этой нежной!

Ромео. Любовь-то штука нежная? Она

Груба, свирепа, зла, колюча как репейник.

Меркуцио. Грубит любовь - так сам груби ты ей;

А колется - коли! Возьмёшь ты верх над ней.

Подайте-ка футляр вы на лицо мне! (Надевает маску)

На харю - харя! Смело выдаю

Я безобразие свое теперь

Всем любопытным взорам на съеденье.

Пусть за меня краснеет эта рожа!

Ромео. Мне - факел! Пусть повесы с лёгким сердцем

Бьют пятками бесчувственный тростник;

Я поговорки дедовской держуся:

Кто светит, тот и видеть лучше будет...

На светлом пиршестве я тёмный гость.

Меркуцио. Э, полно, друг! Все кошки ночью серы.

Будь тьма твоя хоть мутное болото,

Из этой, с позволения сказать,

Любовной тины потащим тебя мы,

Хоть по уши завяз ты... Ну, пойдём же!

Мы попусту лишь тратим свет дневной.

Ромео. Какая дичь!

Меркуцио. Хочу, мессер, сказать я этим,

Что без толку теперь, как лампы днём, мы светим:

Лови ты не слова, значенье слов моих,

Цени как и во всем - намерение в них!

Ромео. Вот, например, на этот бал собраться

Намеренье прекрасно, может статься,

Идти же - глупо!

Меркуцио. Чем? Позволь спросить.

Ромео. Сон снился мне...

Меркуцио. Мне тоже.

Ромео. Что ж снилося?

Меркуцио. Что нету складных снов.

Ромео. Или что мы нескладно их толкуем?

Меркуцио. Ого! Царица Маб была с тобой!

То бабка-повитушка чар волшебных;

Является она к нам невеличка

И вся-то в камень перстня поместится;

Везут её атомчики в запряжке

Вдоль по носам мертвецки-спящих смертных.

В колёсах спицы - пауковы ноги,

Верх колесницы - стрекозины крылья,

Из самой тонкой паутины - вожжи;

Из влажных месяца лучей - уздечки,

Из косточки сверчковой - кнутовище,

А кнут из жил едва заметной мошки...

Комар у ней в ливрее серой! - кучер,

Немного меньше кругленького зверя,

Казнимого на ногте ночью девкой;

Колясочка у ней - пустой орешек,

Изделье хитрой белки-столяра

Да червяка-точильщика, старинных,

Извечных мастеров всех дел каретных

У фей... В таком-то виде, еженощно,

Она скакать изволит по мозгам

Любовников, - и сны любви им снятся.

Да по ногам придворных - и поклоны

Им видятся, иль по судейским пальцам -

И снятся судьям взятки, иль по губкам

Синьор - и им мерещится лобзанье;

А губки те лихая Маб нередко

Прыщами покрывает в наказанье

За разные духи да притиранье.

Иной раз скачет по носу пролаза,

И чует нос во сне местечка запах

Доходного; свиным хвостом, порою,

У спящего дьячка щекочет ноздри, -

И грезятся во сне ему поминки;

Иль по солдатской шее пронесётся, -

И видятся солдату вражьи раны,

Засады, да осады, да клинки

Испанские, да чарка водки в четверть

Хорошую... и барабанный грохот

В ушах его... И вот он встрепенулся,

Проснулся... ничего! Молитву шепчет

И вновь заснул. Она же, эта Маб,

У коней ночью гривы заплетает,

В них с наговором колтуны свивает;

А колтуны волшебные развить

Боится всяк, чтоб худа не нажить.

Она же всё...

Ромео. Ну, будет, друг Меркуцьо,

Несёшь ты бред

Меркуцио. Ну да! О бреде снов,

Больного мозга праздных порождений,

Воображения беспутного детей,

Как воздух невещественных, как ветер,

Изменчивых, который то ласкает

Грудь ледяную севера, то вмиг

В порыве яром прилетит оттуда

И быстро оборачивает к югу,

Ещё росой увлаженному, лик.

Бенволио. Должно быть, что и нас занёс твой ветер

Бог весть куда. Придём на ужин поздно.

Ромео. А я боюсь, не рано ли? Душа

Предчувствует, что нечто роковое,

Звездой определённое моей,

Начнёт свершаться надо мною с этой

Веселья ночи, - и презренной жизни,

В груди моей замкнутой, нить порвёт

Безвременно одним ударом быстрым...

Но - правящий ладьи моей рулём

Да руководит парус мой! Идём!

Вперёд, мои весёлые синьоры!

Бенволио. Трам-трам! Бей в барабан!

(Уходят).

 

СЦЕНА V.

Зала в доме КАПУЛЕТА.

 

Входят МУЗЫКАНТЫ и СЛУГИ.

 

1-й  Слуга. Куда ж это девался брюхан? Что не помогает убирать? Тарелки

лизать - это вот его дело!

2-й  Слуга. Плохо уж, когда всё у двух человек в руках, да и в руках-то

ещё немытых.

1-й  Слуга. Отставляй кресла, отодвинь шкаф, да за серебром-то смотри в

оба  глаза. Ну, а ты, любезный, отложи-ка вот к сторонке этот кусок марципану

для меня! Да, пожалуйста, скажи придвернику, чтоб он пропустил сюда Сусанну,

Мельницу да Лену... Эй! Антонио! Брюхан!

3-й Слуга. В наличности, братец ты мой! Вот я!

1-й  Слуга.  В  большой зале тебя зовут - не дозовутся, кричат - не

докричатся!

3-й  Слуга.  Да, ведь, не разорваться же нам на все места. Ну, ребята!

Ходи прямо, держись браво! Кто последний останется, тому всё достанется!

(Расходятся).

 

Входят: СТАРИК КАПУЛЕТ, потом в числе гостей: ТИБАЛЬТ, ДЖУЛЬЕТТА и

КОРМИЛИЦА; наконец, РОМЕО с ДРУЗЬЯМИ, все замаскированные.

ГОСТИ, МАСКИ и СЛУГИ.

 

Капулет. Синьоры, милости прошу! Работа

Вам будет, если ноги дам не страждут

Мозолями... Что, синьорины? А?

Задел я вас? Которая теперь

Откажется? Ну, откажитесь только, -

Сейчас скажу: мозоли! Что? поймал?

Прошу пожаловать, синьоры! Было

И наше время! Маску надевал я,

Как вы же, и нашёптывать умел

В ушко прекрасным синьоринам сказки...

Эх! было время, да прошло, прошло

Синьоры, милости вас просим!

Ну, играйте,

Играйте, музыканты! Место, место!

Раздайтесь, расступитесь, господа!

(Музыка, танцы).

Эй, дурачье! Побольше свету. Сдвинуть

Столы, да потушить огонь в камине!

И так тепло. (Другому КАПУЛЕТУ).

Ага! Ну, вот утешил!

Садись-ка, братец Капулет, садись!

Для нас с тобой минуло пляски время...

А ну-ка, ну! Припомни, друг, когда мы

В последний раз с тобою были в масках?

2-й Капулет. Да лет уж тридцать, братец мой, назад.

1-й Капулет. Не может быть так много, быть не может,

Братище! У Люченцио на свадьбе,

Я помню, было... Хоть считай по пальцам...

Лет двадцать, ну уж много двадцать пять.

2-й Капулет. Э! Что ты! больше! Да уж сыну

Его, мессер, теперь тридцатый год.

1-й Капулет. Кому ты говоришь? Тому два года,

Несовершеннолетним он считался

Ромео. (СЛУГЕ)

Кто эта синьорина, что сейчас

Рукой своей почтила кавалера

Вон там?

Слуга. Не знаю я, синьор.

Ромео. О! этим огням у неё бы светить поучиться!

Ярко её красота выдаётся на тени ночной,

Словно в ушах эфиопки алмаз дорогой,

Не для земли та краса! На неё лишь молиться, молиться!

Голубь таков белоснежный средь стаи ворон,

Как она, эта дева, в толпе этих дев, этих жён.

Лишь только окончится танец, я место намечу,

Я пробьюсь к ней навстречу!

Грубой руке моей дам я блаженство вкусить,

Ручки коснуться её... Не умело доселе любить

Сердце моё... не умело! Клянитесь вы, очи!

Я не видал красоты до сегодняшней ночи!

Тибальт. А это, ведь, по голосу Монтекки!

Поди, сыщи мне шпагу, паж! Посмела

Тварь эта, харю старую надев,

Сюда на праздник наш забраться,

Чтобы над нами издеваться!

Ну, древней честью рода моего

Клянусь: не грех к чертям послать его!

1-й Капулет. Племянник, что ты? и бурлишь о чём?

Тибальт. Монтекки, дядя, враг между гостями;

Ругаться он пришёл сюда над нами

И над семейным нашим торжеством.

1-й Капулет. Ведь это Ромео молодой? Не правда ль?

Тибальт. Так точно, дядя: это он - подлец.

1-й Капулет. Поудержись, племянничек! Не трогай

Его! Себя ведёт он по-дворянски,

И, правду говоря, Верона может

Гордиться им, как юношей, вполне

Благовоспитанным и благородным,

И ни за весь наш город не хочу я,

Чтоб в доме у меня он был обижен.

А потому уймись и на него

Не обращай вниманья: так хочу я,

И ежели ты волю чтишь мою,

Прими весёлый вид, сгони со лба морщины:

Они совсем некстати на пиру.

Тибальт. Нет, кстати, если подлецы гостями.

Я не могу сносить его.

1-й Капулет. Ты должен!

Ах, ты, мальчишка! Должен, говорю!

Коль я хочу, так должен! Вот те на!

Да кто же здесь хозяин: я иль ты?

Ты выносить его не можешь! Вот как!

С гостями ссоры затевать ты хочешь...

Тьфу пропасть! Курица запела петухом,

Молокосос уж нынче старших учит!

Тибальт. Но, дядюшка, ведь это - срам.

1-й Капулет. Пошёл ты,

Мальчишка вздорный! Это что ещё?

Ты не серди меня, дружок! Я знаю,

Что говорю.

(Танцующим). Отлично, душки!

(ТИБАЛЬТУ). Ты - Петух задорный, вот что!

(СЛУГАМ). Свету, свету! Побольше свету!

(ТИБАЛЬТУ). Я тебя уйму! Любезный мой!

(Танцующим). Живей, мои милашки!

Тибальт. Терпенье насильственное здесь

Столкнулось с вольным бешенством; и весь

Состав мой дрогнул... Лучше удалиться

Иль желчной лавой может гнев разлиться.

(Уходит).

 

Ромео. (берёт руку ДЖУЛЬЕТТЫ).

Коль осквернил я грешною рукою

Святыни неприкосновенный клад,

Епитимье строжайшей за такое

Я дело грешное себя подвергнуть рад.

След грешного руки прикосновенья

Дозволь устам ты набожным моим

Изгладить поцелуем умиленья.

Джульетта. К руке вы слишком строги, пилигрим!

По ней могла лишь набожность узнать я.

Ведь пилигрим достоин и святых

Руки касаться... Богомольно их

Приветствует руки его пожатье.

Ромео. Святым и страннику равно уста даны.

Джульетта. Молитве их уста посвящены.

Ромео. Так пусть, моя святая, рук примеру

Последуют уста! Склонись к молитвам их,

От мук отчаянья ты огради в них веру.

Джульетта. Склоняясь на мольбы, недвижим лик святых.

Ромео. Так и останься ж без движенья,

Пока мольбы воспримут исполненье. (Целует её).

Твои уста грех сняли с уст моих.

Джульетта. И на себе, должно быть, удержали.

Ромео. Как? На себя грехи мои вы взяли?

О, сладостный упрек! Отдай же вновь мне их.

Пускай назад грехи мне возвратятся. (Целует её).

Джульетта. Да вы большой искусник целоваться!

Кормилица. Синьора! Мама вас зовёт на пару слов...

 

(ДЖУЛЬЕТТА уходит).

 

Ромео. А кто синьора матушка?

Кормилица. Как кто, разумник мой?

Сама хозяйка дома...

И госпожа - предобрая, преумная!

А я вскормила дочь её, с которой

Вы говорили; и скажу по правде:

Кто женится на ней, того молитвы

Дошли к угодникам.

Ромео. Так Капулет она?

О жизнь моя! Врагу в залог ты отдана!

Бенволио. Пора домой! Все скоро разойдутся.

Ромео. Да! Все! Лишь муки в сердце остаются.

1-й Капулет. Нет, господа... нас так не оставляйте!

Сейчас поспеет ужин скромный наш.

Торопитесь? Ну, как угодно! Всех я

благодарю покорно вас, синьоры!

Эй! факелов сюда!.. И на постелю пора-таки!

(2-му КАПУЛЕТУ).

Поздненько, братец мой! Пойти соснуть.

 

(Уходят все кроме ДЖУЛЬЕТТЫ и КОРМИЛИЦЫ).

 

Джульетта. Поди сюда, кормилица! Скажи мне,

Пожалуйста, кто этот вот синьор?

Кормилица. А старого Тиберио наследник.

Джульетта. А этот вот, что в дверь сейчас выходит?

Кормилица. Должно быть, что Петрукьо молодой.

Джульетта. А вот за ним, не танцовал который?

Кормилица. Ну, вот уж и не знаю, право, я!

Джульетта. Сходи узнай, кто он? Да не женат ли?

(КОРМИЛИЦА отходит к дверям).

Мне лучше смерть тогда, чем брачная постель!

Кормилица (возвращаясь). Ах! Ромьо он зовётся и Монтекки!

Сын недруга он вашего единый.

Джульетта. Увы! Моей единою враждою

Порождена любовь единая моя.

Незнаемый - предстал он предо мною;

Узнать его - узнала поздно я.

Чудовищную страсть во мне судьба родила,

Смертельного врага я полюбила

Кормилица. Что? что такое?

Джульетта. Ничего... Стихи,

Которые сегодня затвердила

От моего танцора я.

(Голос СИНЬОРЫ КАПУЛЕТ): " Джульетта!"

Кормилица. Сейчас, сейчас! Пойдём-ка спать скорей!

Пора уж, проводили всех гостей

(Уходят).

 

АКТ II.

 

ПРОЛОГ

 

 Хор. На смертном ложе страсть былая издыхает

И жадно новая наследства ожидает:

Краса, смущавшая мечтателя покой,

Померкла пред Джульеттиной красой.

Любим наш Ромьо; сам уж любит снова:

Навек обоих спутали оковы!

Пред ней, перед врагом, хотел бы он

Излиться весь в один сердечный стон;

Как рыбка сладкою приманкой увлекаясь,

К нему навстречу, сердцу доверяясь,

Она лететь хотела бы... но, ах!

Не может прямо Ромьо, кровный враг,

Ни мук ей передать любовных, ни молений...

Джульетте бедной тоже средства нет

Увидеть вновь того, кто в несколько мгновений

Стал для неё милей, чем жизнь и свет.

Но бдит любви над ними вечный гений

Укажет случай он и даст возможность им

Упиться в трепете блаженством неземным.

(Уходит).

 

СЦЕНА I.

Открытое место, прилежащее к саду КАПУЛЕТОВ.

 

Ромео. Куда мне дальше, если сердце здесь?

Стой, глыба персти, и стремися к центру!

(Перелезает через стену в сад).

 

Входят БЕНВОЛИО и МЕРКУЦИО.

 

Бенволио. Эй! Ромьо! братец Ромьо!

Меркуцио. Да! себе

Он на уме, твой Ромьо... Ну, вот душу

Я прозакладаю, коль он уж не в постели.

Бенволио. Сюда он побежал и на стену взобрался

Зови Меркуцьо - друг!

Меркуцио. Заклятьем разве?

Эй, Ромьо! Эй ты, норов! страсть! безумство!

Явися к нам хоть в виде вздоха ты;

Скажи один стишок, и я доволен;

Воскликни: ах! срифмуй "любовь и кровь",

Наговори любезностей моей

Куме Венере; прибери прозванье

Её сынку - наследнику слепому,

Мальчишке-купидончику, который

Стрелял так метко в те поры, когда

Король Кофетуй в нищенку влюбился...

Нет! ведь не слышит он, не шевельнётся,

Не шелохнётся! Умер наш голубчик!

Приняться вызывать по форме: Заклинаю

Тебя блестящими очами Розалины,

Челом её возвышенным, устами

Пунцовыми и маленькою ножкой,

Предстань нам в виде собственном своём ты!

Бенволио. Он сердится, коль слышит это всё.

Меркуцио. За что же тут сердиться? Вот, когда б

В волшебный круг красавицы его

Я вызвал демона и так оставил:

- Гони, мол, заклинаньями как знаешь! -

Сердиться было бы за что... Моё же

И честно и пристойно заклинанье;

Ведь я его зову сюда явиться

Лишь именем одним его прелестной.

Бенволио. Пойдём! Он спрятался под тень деревьев,

Беседы с грустной ночью ищет он;

Любовь его слепа: в ладу с одною тьмою.

Меркуцио. Слепа любовь - так в цель не попадёт.

Должно быть, он сидит теперь под фигой

И думает: зачем красавица - не плод

И фигой на него сама не упадёт?

Покойной ночи, Ромьо!.. Вот пойду я

Да лягу на пуховую постель...

На травке на муравке спится плохо!

Ну, отправляемся!

 Бенволио. Пойдём. Искать напрасно

Того, кто сам не хочет найден быть.

(Уходят).

 

СЦЕНА II.

Сад КАПУЛЕТОВ.

 

Входит РОМЕО

 

Ромео. Болезнью шутит тот, кто ран не ведал.

(ДЖУЛЬЕТТА показывается у окна).

Но тише! Что за свет в окне мелькнул?

О! то - восход! Джульетта - солнце!

Встань, солнце красное! Убей ты месяц

Завистливый, поблекнувший с печали,

Что, жрица месяца, его ты краше.

Не будь же жрицей ты его, когда он

Тебе завидует. Покров его весталки,

Болезненно-туманный, сбрось с себя ты!

Вот, вот моя царица, вот моя любовь!

Когда б она лишь знала!.. Что-то шепчут

Её уста... но не слова. Что нужды?

Взгляд говорит и я отвечу... нет!

Я слишком дерзок, - не ко мне те речи!

Две самых ярких звёздочки небесных,

Куда-то отлучившихся, велели

Очам её блистать до их возврата.

А что, когда бы точно были очи

На месте их, - они же там, где звёзды?

Померкли б эти звёзды перед блеском

Её ланит, как меркнет перед светом

Дневным лампада; очи же с вершины

Небес такой бы разливали свет

В воздушных высях, что запели б птицы,

Принявши ночь за день... Вот, вот она

Склонилась на руку щекою...

Ах! если б быть перчаткой этой ручки,

Коснуться этой щечки!

Джульетта. Горе!

Ромео. Говорит!

О, говори же, светлый ангел! Блещешь

Ты в этой тьме над головой моей,

Как блещет неба посланец крылатый,

Когда пред изумлёнными очами

Во прах повергшихся людей опережает

Он облаков тяжёлый ход

И по воздушной выси реет.

Джульетта. О Ромьо, Ромьо! Отчего, зачем

Ты Ромьо? Отрекись ты от отца,

От имени ты откажись, иль если

Нельзя уж то, так поклянись в любви ты,

И я не буду больше Капулет.

Ромео. Ещё ли слушать мне иль говорить?

Джульетта. Одно твоё лишь имя - враг мне... Но ведь ты

Сам по себе, ты не Монтекки. Что такое

Монтекки? Не рука ведь это, не нога

И не лицо, не тела член какой;

Не человека часть... Зовись же ты иначе!

И что такое имя? Что зовём мы розой,

Зовись она иначе, запах тот же!

И Ромьо, не зовись он Ромьо, весь бы

Прекрасен и без имени остался,

О! сбрось ты имя, Ромьо, и за имя,

Которое - не часть же самого тебя,

Возьми ты всю меня.

Ромео. Ловлю тебя на слове...

Ты милым назови меня своим -

И я перекрещён, и я уж больше не Ромьо.

Джульетта. Кто ты, тьмой ночною скрытый,

Подслушавший признания мои?

Ромео. Уж я теперь не знаю, как и зваться!

Мне прозвище моё, моя святая,

Отныне гнусно... враг оно тебе...

И, будь оно лишь на бумаге, я бы

Его теперь навеки зачеркнул!

Джульетта. Ещё ста слов в ушах не прозвучало,

Произнесённых этим голосом, а мне

Знакомы словно эти звуки!.. Ты

Не Ромьо ли, увы! И не Монтекки ль?

Ромео. Ни тот и ни другой, моя святая,

Когда тебе тот и другой противны!

Джульетта. Как ты пришёл, скажи мне, и зачем?..

Стена и высока и неприступна...

Ты вспомни только, кто ты!.. Смерть тебе,

Коль здесь тебя мои родные встретят!

Ромео. На лёгких крыльях страсти через эту

Я стену перенёсся... Удержать ли

Любовь преградам каменным?.. Она

Что может сделать, то и смеет сделать;

И нет мне нужды до твоих родных!

Джульетта. Тебя убьют они, коли увидят.

Ромео. Увы! Опасней мне твои глаза,

Чем двадцать их мечей... Лишь ласково взгляни ты,

И закалён я против их вражды.

Джульетта. Дай бог, чтобы тебя не увидали!

Ромео. От взоров их я скрыт покровом ночи.

А если ты меня не любишь, - мне всё

Равно тогда, хотя б и увидали!

Конца своей я жизни от вражды их

Желаю лучше, чем отсрочки смерти

Холодностью твоею...

Джульетта. Кто сюда дорогу указал тебе?

Ромео. Любовь, которая искать её велела...

Она совет дала мне, я - глаза ей -

Я не моряк, но будь ты далеко,

Как твёрдая земля за дальним морем,

Пустился б за таким товаром я.

Джульетта. Ты знаешь, маска тьмы теперь скрывает

Лицо моё, а то бы на щеках ты

Девичьего стыда увидел краску

Стыда за все мои за речи к ночи,

Тобой подслушанные. Рада я

Была бы соблюсти приличье. Рада я

Была бы отпереться от того,

Что я сказала... но, прощай пристойность!

Меня ты любишь ли? Ты, знаю, "да" ответишь,

А я поверю на слово... Но если

И поклянёшься, - можешь изменить

Ты клятве! Только что смеётся, говорят,

Юпитер над любовным вероломством!

О, милый Ромьо! Если вправду любишь -

Скажи ты честно; если ж ты подумал,

Что достаюся слишком я легко,

Нахмурю брови я, сурова стану

И буду говорить всё "нет", чтоб ты

Ухаживал за мной, а то ни за что в мире...

О, мой Монтекки!.. Слишком влюблена я;

Меня сочтёшь ты ветреной, пожалуй;

Но верь, синьор, вернее тех я буду,

Которые держать себя умеют.

Я тоже бы себя сдержала - надо

Признаться в том - когда бы не подслушал,

Без моего ты ведома, моих

Любви признаний искренних. Прости же

Ты мне, и в легкомыслии меня ты

Не упрекай за то, что только ночь

Тебе открыла тёмная случайно.

Ромео. Синьора, я клянусь луной святою,

Сребрящею верхи дерев, покрытых плодами...

Джульетта. Не клянися ты луною

Изменчивой луною, каждый месяц

Меняющею лик свой, - да не будет

Подобна ей твоя любовь!

Ромео. Так, чем же велишь мне клясться?

Джульетта. Не клянись совсем ты,

Иль милым существом своим, кумиром

Единственная моим ты поклянися - и я поверю!

Ромео. Если сердца страсть...

Джульетта. Нет, не клянись!.. Хоть ты моя и радость,

Но наш союз не радостен ночной мне...

Он слишком быстр, неждан, внезапен слишком,

Похож на молнию, которой нет уж, -

Когда мы говорим: сверкает!.. Милый!

Покойной ночи! Наш цветок любви,

Быть может, пышно расцветёт под жарким

Дыханьем лета в новое свиданье.

Покойной ночи! Доброй ночи! Сладок

Да будет сон твой!.. Как дышать мне сладко!

Ромео. И ты меня оставишь без отрады?

Джульетта. Какая же возможна в эту ночь?

Ромео. Любовью на любовь обмен ненарушимый.

Джульетта. Я отдала свою ещё до просьбы, -

И жаль, что нечего мне больше отдавать.

Ромео. Как? Ты бы взять назад её хотела?

Джульетта. Чтоб щедрой быть и вновь тебе отдать;

Но я - чего желаю, тем владею!

Во мне - как море безгранична щедрость

И глубока любовь: чем больше я

Даю тебе, тем больше я имею...

Любовь и щедрость - обе без конца.

(Слышен голос КОРМИЛИЦЫ).

Я слышу в доме шум... Прощай, мой милый!

Сейчас иду, кормилица... Будь верен,

Мой дорогой Монтекки!.. Подожди

Одну минуту только: я вернуся. (Уходит).

Ромео. О, счастливая, счастливая ночь!

Боюсь я только: это всё не сон ли?

Сон слишком сладкий, чтобы был он правдой!

(Возвращается ДЖУЛЬЕТТА).

Джульетта. Три слова, дорогой мой Ромьо! А потом

Уже взаправду доброй ночи!... Если

Твоей любви намерения честны

И мысль твоя - жениться, то пришли мне

Словечко завтра с тем, кого пошлю я:

Где и когда венчаться будем мы...

К твоим ногам судьбу свою сложу я

И - хоть на край земли - пойду, мой царь, с тобой!

Коримилица (изнутри). Синьора!

Джульетта. Тотчас!.., Если ж у тебя

Дурное что на мыслях, то молю я...

Кормилица (изнутри). Синьора!

Джульетта. Да иду... Молю покончить

Всё это и меня с моей печалью

Оставить одинокой.... Завтра я пришлю...

Ромео. Клянусь души моей спасеньем.

Джульетта. Сто раз тебе желаю доброй ночи!

(Уходит).

Ромео. И во сто раз она темнее стала

Без света твоего. Любовь к любви

Бежит, как мальчики из школы, и лениво,

Как в школу мальчики, плетётся от любви.

Джульетта (снова появляясь).

Эй, Ромьо, Ромьо! Что мне не дан голос

Сокольничего, чтоб тебя могла я

Призвать назад, мой благородный кречет!

Но вечно-хитрая неволя громко

Не в силах говорить, а то б пещеру,

Где Эхо спит, заставила дрожать я,

У Нимфы бы охрип воздушный голос,

Как мой же, имя Ромьо повторяя.

Ромео. Душа моя меня, я слышу, кличет

По имени! Речь милой в тишине ночной -

Что музыки серебряные звуки!

Джульетта. Ромьо!

Ромео. Мой свет!

Джульетта. Когда к тебе прислать мне завтра?

Ромео. В девять утром.

Кормилица (изнутри). Синьорина!

Джульетта. Так я пришлю... Ведь это - целый век!

Забыла я, зачем тебя звала я!

Ромео. Позволь остаться мне, пока ты вспомнишь!

Джульетта. Не вспомню я, чтоб оставался здесь ты!

Я буду помнить только твоего присутствия отраду.

Ромео. Так останусь я здесь, чтобы навек забыла ты!

И сам забуду я, что есть другие места на свете!

Джульетта. Ведь почти уж утро!

Хотела б я, чтоб ты ушёл, - но только

Как пташечка у маленькой шалуньи.

Вспорхнуть с руки она немножко даст

Бедняжке - пленнице привязанной - и снова

Её притянет шёлковым шнурком,

Ревнуя нежно птичку к вольной воле.

Ромео. Хотел бы я твоею птичкой быть!

Джульетта. И я б того хотела, дорогой мой!

Да только заласкала-б я до смерти!

Но - доброй ночи, доброй ночи! Так

Сладка печаль прощального привета,

Что "доброй ночи!" до дневного света

Твердила всё бы я!

(Уходит).

Ромео. О, да сомкнёт

Твои ресницы сон! Да низойдёт

На сердце мир! Хотел бы обратиться

Я в сон и в мир, чтобы в тебя вселиться.

Теперь к отцу духовному пойду

Я в келью, с ним блаженством поделиться...

Благой совет и помощь я найду.

(Уходит).

 

СЦЕНА III.

Келья ФРА ЛОРЕНЦО.

 

Входит ЛОРЕНЦО.

 

Лоренцо. Ясная улыбка зорьки сероокой

Хмурую уж гонит ночь и золотит

Полосами света облака востока,

И, редея быстро, в ужасе бежит

Прочь с дороги солнечной, шатаясь словно спьяна,

Мрак пред колесницею светлого Титана.

Но пока горящий закрывает свой

Взор ещё дневное, жгучее светило

И не будит мира, и росы ночной

На траве зелёной капель не спалило, -

Надо понабрать мне в кузовочек мой

Всяких трав опасных, лютого коренья

И цветов с бесценным соком исцеленья.

Мать земля всем тварям и могила им;

Где родное недро тварей - там и гробы!

Чад многообразных мы повсюду зрим

Из одной родимой вышедших утробы

И равно сосущих грудь земли, живым

Молоком обильную: и без исключенья,

Важного исполнены все они значенья.

Бесконечно разнятся. О! сколь велика

Сила благодатная в качествах цветка,

Камня и растения!.. Сколь ни низким зрится

Что-либо живое нам, всё земле годится.

Нет равно и доброго, что бы не могло,

Уклонясь от правильной цели назначенья,

Сделаться источником злоупотребленья.

Добродетель самая обратится в зло, -

Если путь, ей избранный, в деле жизни ложен:

Делом же нередко порок облагорожен.

Вот, цветочка этого чашечка таит

Яд в себе и мощное средство исцеленья.

Ты его понюхай - силы оживит;

Но вкуси - и все твои мертвы ощущенья!

В сердце ль человеческом иль в цветке, равно

С благодатью смешано воли злой начало...

Если перевес оно в твари удержало,

Смертию быть пожранной твари суждено!

 

Входит РОМЕО.

 

Ромео. С добрым утром, падре!

Лоренцо.  Benedicite!

Что за ранний голос мне шлёт такой привет?

Очень не хорошая, сын мой, то примета,

Коли кто прощается с ложем до рассвета,

Держит стражу вечную в старческих очах

Мрачная заботушка, и не проникает

Сон туда, где гостья лишь эта обитает.

Но на ложе юности, в радужных мечтах,

Он с любовью нежною крепкий низлетает.

Заключу из раннего посещенья сам

Вот что я, - и кажется, что по всем правам,

С ложа тебя важное поднимает дело;

Коли ж ты не поднят им, то скажу я смело:

Ромьо не ложился и на миг единый.

Ромео. Угадал последнее, падре... но покой

Вдвое от бессонницы слаще был от той.

Лоренцо. Господи! прости ему! Был ты с Розалиной?

Ромео. С Розалиной, падре мой? Нет! забыто мной

Это имя с прежними за него скорбями.

Лоренцо. Вот так умник, сын ты мой.

Где ж ты побывал?

Ромео.  Расскажу, чтоб более ты не вопрошал.

Очутился вдруг я на пиру с врагами:

Враг меня мгновенно в сердце поразил,

Да и мною в то же поражён мгновенье,

От тебя зависит наше исцеленье!

Муж святой! Я мести, видишь, не питаю,

За врага тебя я ныне умоляю.

Лоренцо. Говори прямее, сын мой, без смущенья:

На глухую исповедь глухо и прощенье.

Ромео. Ну, так знай, что больше я жизни, больше света,

Полюбил прелестную дочку Капулета...

Любит, как люблю её, и меня она, -

И любовь взаимная браком быть должна

Скреплена священным. Где и как мы с нею

И когда сошлися мы, на пути успею

Рассказать. Пришёл же я вот о чём молить:

Должен с ней сегодня ты нас соединить.

Лоренцо. О, святый Франческо! Что за перемена!

К Розалине страстен он был и вдруг - измена!

Ах! любовь у юношей, видно, лишь в очах,

А не в сердце... Господи!.. Сколько слёз, бывало,

На твоих на бледных я видывал щеках,

Из-за Розалины всё!.. Даром же пропала

Соль их на подправку страсти этой лживой,

От которой нет теперь даже и отзыва.

Вздохи твои солнышко по небу едва ли

До сих пор рассеяло; стон твоей печали

В слухе моем старческом всё ещё звучит...

Да взгляни ты: след ещё до сих пор хранит

Старых слёз не высохших бледная ланита!

Если был собою ты, ежели твоим

Было горе старое, - ведь, вы оба с ним

Были Розалинины... И она забыта!

Ну, скажи, пожалуйста: коль в мужчине страсть

Так ничтожна, - женщине мудрено ли пасть?

Ромео. За любовь к ней слышал я вечно нареканья.

Лоренцо. За любовь, ребёнок?.. Нет, за обожанье!

Ромео. Ты ж велел в могилу мне любовь зарыть!

Лоренцо. Не за тем, чтоб выкопать из земли другую.

Ромео. Перестань, о, падре, ты так меня бранить!

За любовь любовью же та, кого люблю я,

Платит мне; другая ведь так не поступала!

Лоренцо. Ох! другая эта видно верно знала,

Что в тебе любовь твоя только наизусть,

Букв не разбираючи, свой урок читала.

Но пойдём, ты - ветренник! Так и быть уж, пусть!

По одной причине я помогать решуся:

Может быть... Кто ведает? брак нежданный сей

Кончит ссоры вечные ваших двух семей...

Ромео. О, пойдем же, падре мой! Я, ведь, тороплюся.

Лоренцо. Осторожно-медленный шаг всегда верней.

(Уходят).

 

СЦЕНА IV.

Улица.

 

Входят МЕРКУЦИО и БЕНВОЛИО.

 

Меркуцио. Куда девался к чорту этот Ромьо?

Скажи, не приходил он ночью в дом?

Бенволио. В отцовский - нет! Я спрашивал слугу,

Меркуцио. Эх! всё-то бледнолицая девчонка,

Всё эта рыба - Розалина, право,

Его так мучит! Он совсем рехнётся.

Бенволио. Тибальт, племянник Капулета старика,

Записку в дом отца его прислал.

Меркуцио. Ну, об заклад я бьюсь, что вызов это!

Бенволио. Ромьо наверное ответит.

Меркуцио. Да, конечно, всякий на письмо ответит, кто грамоту знает.

Бенволио.  Нет!  Хозяину письма ответит так, что каков был спрос, таков

будет и ответ.

Меркуцио.  Увы и ах! бедный этот Ромьо! Уж и так он умер! Просадили его

насквозь чёрные глаза чахлой девчонки; прострелила его через ухо в другое

любовная песня; попала ему в сердце в самую середину стрела слепого

стрелка-мальчишки! Ну, где ему тягаться с Тибальтом?

Бенволио. Да Тибальт-то что за птица уж такая?

Меркуцио.  Да не кошачье мяуканье: вот что я тебе скажу. О, это - герой

хороших  манер! Дерётся он, как поёшь песенку, - по нотам; наблюдает темп,

расстояние, меру. Вздохнуть не даст - раз! два! - а три! уж в твоей

груди!..  Прокалыватель  шёлковых  пуговиц!  Дуэлист, дуэлист! барич самой

кровной породы! Второго позыва ждать не станет! О, дивное пассадо! Отбивай!

Ага!

Бенволио. Ещё что!

Меркуцио.  Провались они, эти фигляры, щебетуны, жеманные сумасброды!..

Эти  модные  производители  восклицаний: "ах! что за клинок! ах! что за

молодец! ах! что за девчонка!" Ну, не жалости ли подобно, старина, что нас

заедают эти заморские мухи, эти  разносчики модных товаров, эти "пардонэ

муа", которые до того вдались в новизну, что не усидят покойно на старой

скамейке! Ох, уж эти мне "бонжуры"!..

 

Входит РОМЕО.

 

Бенволио. Вот он - Ромьо! вот он - Ромьо!

Меркуцио. Кости лишь да кожа: точно вяленая селёдка! Рыба ты, рыба!..

Как это ты так обрыбился? Он теперь весь расплылся в стихах Петрарки. Лаура

перед его барыней - судомойка; только что разве любовник её был

молодцеватей на счёт рифм; Дидона - шлюха, Клеопатра - цыганка; Елена и Геро

-  потасканные скурёхи; а Тизба, сероглазая кошка, - уж ровно ничто перед

ней...  Синьор Ромьо! бонжур! Французский салют французским штанам вашей

милости! Славную вы, однако, с нами штуку прошлую ночь съерыжничали!

Ромео. С добрым утром обоих! Какую штуку?

Меркуцио. Удрали, мессер, удрали! Изволите понимать?

Ромео. Виноват, добрый  Меркуцьо! Важное дело было:  в таком деле - не

грех нарушить приличия.

Меркуцио. Это почти то же, что сказать: бывают, дескать дела, в которых

не грех и в сторону уклониться.

Ромео. Из вежливости, пожалуй!

Меркуцио. Ответ преуклончивый!

Ромео. Толкование самое вежливое!

Меркуцио. Ну, да ведь известно, что я - цвет вежливости.

Ромео. Букет цветов.

Меркуцио. Это верно!

Ромео. У меня вот башмаки тоже с букетами.

Меркуцио. Прекрасно  сказано... Остри, пока износятся твои востроносые

башмаки, пока подошвы у них оттреплются! Острота всё ещё останется у них на

кончике: острота без конца!

Ромео. Чудесная острота на подметки к изношенным башмакам!

Меркуцио. Разними нас, добрый Бенвольо! С моим остроумием одышка!

Ромео. Хлестни  его да пришпорь! Хлестни, да пришпорь, а то я закричу:

перегнал!

Меркуцио. Да, если твои остроты полетят как дикие гуси одна за другой,

-  я  погиб! И не мудрено: у тебя в одном из твоих чувств больше дичи, чем у

меня во всех пяти... Хорош, однако, и я гусь.

Ромео. Кто же в этом сомневался?

Меркуцио. А если бы я был гусыня, которая бы тебя за ухо укусила?

Ромео. Нет! Уж останься лучше добрым гусем!

Меркуцио. Твое остроумие - точно недоспелое яблоко: ужасная кислятина.

Ромео. А разве это не отличный соус под жирного гуся?

Меркуцио. Ну, это уж острота резинковая: из вершка растягивается в

полсажени!

Ромео. Да, ведь, я его растягиваю в твою мерку: ну, и выходит, что ты -

в длину и в ширину - огромный гусь.

Меркуцио. Вот ведь не лучше ли это разных любовных ахов и охов? Ты

теперь на человека похож, ты опять Ромьо, как надо быть Ромьо и по

воспитанию и по натуре! Потому:  эта нюня - любовь мечется вечно, высуня

язык, из угла в угол, да ищет все дырки, куда бы свою дурь всунуть.

Бенволио. Стой тут, стой тут!

Меркуцио. Коли нужно, чтобы стоял, так не мешай.

Бенволио. А неравно будет упадок от перестойки?

Меркуцио. Ты ошибаешься: я доходил до самой сути, до кончика; ты не дал

мне кончить без остановки, не растягивая...

Ромео. Прекрасно!

 

Входят КОРМИЛИЦА и ПЬЕТРО.

 

Меркуцио. Парус, парус!

Бенволио. Два, два! юбка и штаны!

Кормилица. Пьетро!

Пьетро. Здесь.

Кормилица. Пьетро! веер мне мой, пожалуйста!

Меркуцио. Пожалуйста, веер ей, добрый Пьетро! Личико прикрыть... Так-то

красивей будет.

Кормилица. Пошли вам бог доброе утро, синьоры!

Меркуцио. Пошли вам бог добрый вечер синьора!

Кормилица. Какой же еще вечер теперь?

Меркуцио. Ну, коли не совсем, -  так около! Уверяю вас! Нахальная

стрелка стоит на двенадцати.

Кормилица. Ну вас! Вы что за человек?

Ромео. Человек, которым природа сама на себя плюнула.

Кормилица. Вот, ей богу, отлично сказано: сама на себя плюнула! Что

только говорит! Синьоры, не может ли кто-нибудь из вас сказать мне, где могу

я найти молодого Ромьо?

Ромео. Это я вам скажу, пожалуй. Только молодой Ромьо будет старше,

когда вы его найдёте, чем теперь, когда вы его ищете; изо всех этого имени -

я самый младший, за исключением самого худшего.

Кормилица. Сладко вы как рассказываете!

Меркуцио. Да, что ж в худом-то хорошего?... Хорошо сказано, ей богу!..

Умно, умно!

Кормильца. Если вы -  он, мессер, то мне с вами надо поговорить по

секрету.

Бенволио. Должно быть, подзывает его на ужин.

Меркуцио. Сводня, сводня, сводня! Ату её!

Ромео. Кого это ты травишь?

Меркуцио. Не  зайца, мессер, а может и зайца, всё равно: мохнатого

зверя, только запечённого в постном пироге; он и зачерствел, и заплесневел,

прежде чем его есть стали.

Старый зайка серый, старый зайка серый;

Блюдо в пост он - хоть куда!

Только зайка серый пролежал без меры

И протух он вот беда!

Ромео, что ты к отцу пойдешь? Мы там обедаем.

Ромео. Я сейчас за вами.

Меркуцио. Прощайте, древняя  синьора! Прощайте, синьора, синьора,

синьора!

 

(Уходят МЕРКУЦИО и БЕНВОЛИО).

 

Кормилица. Ну да, прощайте! Скажите, мессер, кто этот нахальный торгаш

с дрянным товаром?

Ромео. Господин, кормилица, который сам себя любит слушать и в одну

минуту наговорит столько, сколько сам не переслушает в месяц.

Кормилица. Если он скажет что-нибудь на мой счет, то отделаю, будь он

один сильней, чем двадцать этаких сорванцов; а я не справлюсь - найдётся,

кто с ним справится. Вот ёрник-то! Я, ведь, не девка ему досталась, не

скурёха какая!  (к ПЬЕТРО). Ты что стоял? Ты что смотришь, как всякий ерыга

надо мной потешается!

Пьетро. Я не видал, чтобы кто с вами потешался, кабы только увидал, -

сейчас бы клинок наголо! Я не хуже других вынуть-то сумею, коли только

случай к хорошей свалке выйдет, да коли закон будет на моей стороне.

Кормилица. Ну, вот перед богом, так это я раздосадована, что все-то у

меня косточки трясутся!... Подлец эдакой! Позвольте, мессер, словечко... Как

уж я вам докладывала, моя барышня послала меня вас разыскать, а что она

сказать вам велела, это покамест при мне остается. Только, первое дело,

позвольте доложить вам: коли вы её только, как это говорится, с ума свести

хотите, - расподлый с вашей стороны это будет поступок, потому: барышня она

молодая; значит, если вы с ней в тёмную играете, как это говорится, - грех

это будет так поступить с хорошей девицей и нехорошее дело...

Ромео. Поклонись ты от меня, кормилица, своей синьоре... Клянусь я...

Кормилица. Добрая  душа! Ей  богу, всё это ей скажу. Господи! вот

обрадуется-то.

Ромео.  Да что ж ты скажешь-то, кормилица? Ты от меня ничего ещё не

выслушала.

Кормилица. А скажу я ей, синьор, что вы клялись, а это, - ну как мне не

понять, - самый что ни есть дворянский обычай.

Ромео. Скажи, чтоб нынче же нашла предлог идти

На исповедь она, и в келье фра Лоренцо совершится

Венчание. Вот за труды тебе.

Кормилица. Нет, право, синьор, ни копейки не возьму.

Ромео. Ну, вот ещё! Возьми, я говорю.

Кормилица. Так вечером, синьор? Ну хорошо! придёт!

Ромео. А ты за монастырскою оградой, кормилица, постой...

Мой человек туда к тебе придёт,

Верёвочную лестницу тебе он

Отдаст: мне по узлам её взбираться

На верх блаженства моего,

Под кровом таинственным ночи!

Прощай! служи лишь верно: награжу я...

Прощай, синьоре кланяйся своей!

Кормилица. Храни тебя господь... Послушайте синьор...

Ромео. Что, дорогая ты моя кормилица?

Кормилица. Ваш человек-то верен?

Ведь тайна -  знаете пословица ведётся -

И промеж двух-то редко тайной остаётся.

Ромео. Ручаюсь я, что верен он как сталь.

Кормилица. Ну, хорошо, синьор! И моя госпожа препрелестная барышня...

Бог мой, бог мой! Когда она была ещё крошкой маленькою... О! есть, знаете, в

городе синьор, граф Парис; очень уж он на неё зарится, а она, моя голубушка,

лучше, кажется, на жабу, на настоящую заправскую жабу глядеть будет, чем на

него. Я  иной раз и дразню это её:  говорю, что, мол, Парис - самый ей

подходящий  жених... Так верите ли? Она так вот вся и побледнеет, как

полотно белое...  А  что! Ведь, розмарин-цветок и Ромьео с одного слова

начинаются?

Ромео. С одного, кормилица... только что ж тебе из этого? Оба конечно с

Ро...

Кормилица.  Ах  вы, насмешник! Ведь, это собачий лай! Ррро... Нет, уж я

знаю, что с другого слова! А уж как она складно это про вас и про розмарин

прибирает, просто - прелести слушать!

Ромео. Кланяйся синьорине! (Уходит).

Кормилица. Тысячу раз буду кланяться! Пьетро!

Пьетро. Чего?

Кормилица. Возьми мой веер и ступай впереди.

(Уходят).

 

СЦЕНА V.

Сад КАПУЛЕТА.

 

Входит ДЖУЛЬЕТТА.

 

Джульетта. Пробило девять, как услала няню,

И в полчаса сходить она хотела...

А может, не нашла... Нет! быть не может!

Хромая словно эта няня! Ах!

Любви послами мыслям быть бы надо;

Они летят скорей, чем солнышка лучи,

Что мрак ночной с холмов высоких гонят:

На голубях любовь на лёгких ездит

И с быстрыми, как ветр, крылами купидон.

Достигло солнце крайней точки бега

Дневного... С девяти и до полудня

Три тягостных часа прошли... Её все нет.

Будь у неё кровь юности горячая

И страсти пыл, она б, как мячик, мчалась...

Я перекинула б её единым словом

К любезному, а он её ко мне.

Но эти люди старые - что мёртвые:

Недвижны, вялы, бледны - как свинец. -

 

Входят КОРМИЛИЦА и ПЬЕТРО.

 

О, боже! Вот... Кормилица, мой сахар!

Ну что? Его ты видела? Да отошли ты

Скорее человека твоего.

Кормилица. Выдь, Пьетро, и останься у дверей.

Джульетта. Что, няня, жизнь моя! О, боже! взгляд твой мрачен!

Будь хоть дурная весть, - скажи с весёлым видом

Её по крайности! А доброй вести

Отраднейшую музыку зачем же

Лица печальным выраженьем портить?

Кормилица. Уф! Мочи нет... Дай ты вздохнуть немного.

Все косточки болят... Сломала ж я конец!

Джульетта. Костями бы своими я за вести

С тобою поменяться рада... Ну же,

Скорее, няня, говори, скорее!

Кормилица. Ах, господи! Вот загорелось! Можно

Подождать с минутку: говорят, ведь, вам,

Что я совсем дыхания лишилась.

Джульетта. Ведь, есть настолько же, чтобы сказать мне,

Что ты совсем дыхания лишилась.

Ведь оправданья в медлительности, право,

Длинней, чем то, в чём их приносишь ты.

С хорошей ты, с дурной ли вестью? Только

Лишь это, а подробности потом.

Дай мне узнать: с хорошею ль, с дурною ль?

Кормилица. Да, признаться: можно поздравить с выбором! Хуже-то вы,

должно быть, не сыскали... Ромьо... да нет, не то! Конечно, можно чести

приписать, что уж лицом красавец-мужчина; однако, строен - так это на

удивленье, а руки, ноги, стан - хоть, конечно, что об этом много говорить? -

но только и сравнения ни с кем не знаю. Насчёт воспитания - не скажу, чтобы

очень; только уж на том постою, что кроток как агнец! Знать, уж судьба тебе:

служи молебен!.. А что вы здесь, дома, обедали?

Джульетта. Нет, нет! Да это всё ведь я и прежде знала!

Что он о свадьбе говорил, о свадьбе?

Кормилица. Ох, разломило голову!.. Что только

За голова моя? Стучит так, словно

Сейчас вот на двадцать она кусочков треснет.

А поясница так и ломит! Ох!

Ты - поясница, поясница!

Бог вам судья - меня на побегушки

Определили. Просто, в гроб ложись!

Джульетта. Ей богу, друг мой, няня, жаль тебя мне!

Свет мой, кормилица! Скажи же ты мне!

Что милый мне наказывал с тобою?

Кормилица. Ваш милый говорит, как славный господин,

Порядочный, воспитанный, учтивый,

И поручусь, что честный... Где ж синьора?

Джульетта. Где матушка? А у себя там, дома.

Где ж быть ей? Только, как ты странно всё

Мне отвечаешь? "Славный господин

Ваш милый", и сейчас же "где ж синьора?".

Кормилица. Ах! матерь пресвятая!

Как, вдруг вспылила? Хорошо же мне -

Мои больные косточки ты лечишь?

Извольте ж за вестями сами вы ходить!

Джульетта. И всё отсрочки... Ромьо что сказал мне?

Кормилица. Позволено ль идти на исповедь сегодня?

Джульетта. Да.

Кормилица. Ну, так отправляйтесь к фра Лоренцо.

Найдётся муж там сделать вас женою.

Ишь кровь-то шельма как на щёчках заиграла!

Так полымем и пышут с каждой вестью!

Идите в церковь; я другой дорогой

За лестницей пойду; по ней ваш милый

Взберётся в птичье гнёздышко в потёмках.

Ведь я чернорабочая на вас...

Но и тебе ведь тоже груз не малый

Нести сегодня в ночи поздний час!

Пойду-ка я обедать: ты же - в келью.

Джульетта. Прощай! Скорей к блаженному веселью!

(Уходят).

 

СЦЕНА VI.

Келья ФРА ЛОРЕНЦО.

 

Входят ФРА ЛОРЕНЦО и РОМЕО.

 

Лоренцо. Благослови господь святой обряд,

И да не будет он

Печалию в грядущем омрачён!

Ромео. Аминь, аминь! но приходи печаль, -

Не перевесит радости безмерной,

Которую даёт одно мгновенье

В её присутствии. Лишь руки ты

Соедини святыми нам словами, -

Смерть приходи сама - любви вампир!

Довольно, что её я назову своею.

Лоренцо. Насильственным страстям - насильственный конец:

В их торжестве - им смерть; они сгорают,

Как порох и огонь, в лобзаньи. Сладкий мёд

Своею сладостью нам приторен порою

И, наконец, оскомину набьёт.

Люби умеренно - пролюбишь дольше:

Друг! Тише едешь - дальше будешь ты.

 

Входит ДЖУЛЬЕТТА.

 

Вот синьора. О! столь лёгкая нога

От века не ступала по помосту.

Любовники пройдут - не упадут

По паутинке тонкой, что висит

В горячем летнем воздухе. Легка

Ты суета сует!

Джульетта. Привет мой вам,

Почтенный мой отец духовный!

Лоренцо. Ромьо

За нас за двух пускай тебя благодарит.

Джульетта. Чтоб он меня благодарил недаром,

Приветствую его как и тебя я.

Ромео. Джульетта! Если той же меры радость

Твоя, как и моя, и если ты сильнее

Её способна высказать, - дыханьем

Своим окрестный воздух услади!

Пусть речи музыка всю полноту

Безмерного блаженства передаст,

Обоих нас объявшую при встрече.

Джульетта. Восторг богат не словом, - полнотою;

Не украшеньем горд, - самим собою:

Тот - нищий, кто имущество сочтёт:

Моя любовь дошла до крайней грани,

Своим богатствам потеряла счёт.

Лоренцо. Идёмте же, конец положим делу.

Одних ведь не могу оставить вас я,

Пока пред церковью святой

Не будете вы - два во плоть едину.

(Уходят).

Продолжение текста перевода А. Григорьева :

(АКТ III - АКТ IV - АКТ V)

~ * ~ * ~ * ~

Collage by Tatiana Kusnetsova © www.romeo-juliet-club.ru

Автор и главный редактор сайта "Ромео и Джульетта" - Ольга Николаева  - Olga Nikolaeva, the author of the site.

 

                                                      

Главная страница Шекспировского раздела                План сайта "Ромео и Джульетта"

История постановок трагедии "Ромео и Джульетта" - раздел  ТЕАТР